Мартин МакДонах - Тоскливый Запад [=Сиротливый Запад]
Вэлин: Неужели это правда? Все самоубийцы, ты говоришь?
Уэлш: В любом случае, это именно так, по мнению нашей толпы.
Вэлин: Я не знал этого, однако. Это находка для книг. (Пауза). Значит парень из [фильма] «Он же Смит и Джонс» попал бы в ад?
Уэлш: Я не знаю парня из [фильма] «Он же Смит и Джонс».
Вэлин: Не блондин, а второй парень.
Уэлш: Я не знаю этого артиста.
Вэлин: Он покончил жизнь самоубийством, и причём на вершине своей славы.
Уэлш: Ну, если он наложил на себя руки, да, он тоже будет в аду. (Пауза). Это замечательно. Ты можешь убить дюжину человек, даже две дюжины. До тех пор пока ты сожалеешь о содеянном, ты можешь попасть в рай. Но если ты убиваешь самого себя, тогда нет. Тогда попадёшь прямо в ад.
Вэлин: Это звучит очень сурово. (Пауза). Значит, Том будет теперь в аду, не так ли? О Господи. (Пауза) Я размышляю, встретил ли он уже парня из [фильма] «Он же Смит и Джонс»? Ох, этот артист должен сей час быть уже очень стар. Том, возможно, даже не узнает его. И это если он вообще смотрел этот фильм. Я видел его только в Англии. Может, здесь этот фильм вообще не показывали по телику.
Уэлш (вздыхая): Ты не поделишься каплей этого самогона, а, Вэлин? У меня страшная жажда…
Вэлин: Ах, батюшка, у меня только капля и осталась и мне самому она нужна…
Уэлш: Да у тебя же пол бутылки…
Вэлин: И если бы у меня была возможность, я бы поделился, но у меня нет такой возможности, да и вообще должны ли священники пить спиртное? Нет не должны, во всяком случае, не в ночь…
Уэлш: Ты должен делиться, как говориться в Библии. Или это говорится где-то ещё…
Вэлин: Я хотел казать, что ты не должен пить в ночь, когда ты позволил одному бедняге из твоей паствы наложить на себя руки.
Уэлш: Удачно было это сказать, да?! Надо мне это сейчас?!
Вэлин (бормочет): Не пытайся выпрашивать выпивку у бедняка, у тебя есть твоя зарплата.
ВЭЛИН встаёт, кладёт бутылку обратно в железную коробку из-под печенья и тщательно заклеивает крышку, (напевая с закрытым ртом).
Уэлш: Какой-то странный запах сегодня, Вэл, в вашем доме, а?
Вэлин: Если ты собираешься критиковать запах в моём доме, можешь уходить. Да, можешь идти.
Уэлш: Пахнет как пластмасса, а?
Вэлин: Выпрашивает мой самогон, а потом говорит, что мой дом воняет. И это ещё не самое худшее.
Уэлш (пауза): Зато Коулмэн пришел, в конце концов, помочь нам с беднягой Томом, хотя он и опоздал. Но это было ужасной ошибкой с его стороны, когда он спросил несчастную мать Тома, будет ли она печь слоёные пироги на поминки.
Вэлин: Это было ужасно почти до предела.
Уэлш: И как она сидела там плача, и он подталкивал её локтем снова и снова и спрашивал: «У вас будут слоёные пироги, Госпожа, не так ли?»
Вэлин: Если бы он был пьян, это можно было простить, но он был трезв. Это было просто от злобы. (Смеётся). Хотя это было и смешно в тоже время.
Уэлш: Да кстати где же он? Мне помнится, что он шёл с нами по дороге.
Вэлин: Он остановился, чтобы завязать свои шнурки. (Пауза. Продолжает, осознав). У Коулмэна нет шнурков. Он носит [лёгкие] кожаные туфли [типа мокасин]. (Пауза). Куда делись все [статуэтки] Непорочной Девы Марии?!
Он наклоняется над плитой, кладёт свои руки на её верх, чтобы убедиться, что статуэтки не упали за неё. Опаляю- щий жар от плиты жжёт его руки, и он отдёргивает их с визгом.
(В истерике). Что?! Что?!
Уэлш: Что случилось, Вэлин? Уходя, ты оставил плиту включённой?
Потрясённый, ВЭЛИН открывает дверцу плиты с полотенцем. Дым валит наружу, поднимаясь. Он вынимает дымящуюся кастрюлю с расплавленной пластмассой, с чувством тошноты он ставит кастрюлю на стол и осторожно достаёт одну из полу — расплавленных статуэток с полотенцем.
Все твои статуэтки расплавлены, Вэлин.
Вэлин (шатаясь, отступает назад): Я убью эту сволочь! Я убью эту сволочь!
Уэлш: Я готов побиться об заклад, что это был Коулмэн, Вэлин.
Вэлин: Всё указывает на это! Я убью эту сволочь!
ВЭЛИН хватает ружьё со стены и шагает по комнате, ошеломлённый. УЭЛШ вскакивает и пытается успокоить его.
Уэлш: О Вэлин! Положи это ружьё!
Вэлин: Я прострелю ему башку! Я прострелю его проклятую башку! Я говорил ему не трогать мою плиту, и я говорил ему не трогать мои статуэтки, а он что сделал? Он сварил мои статуэтки в моей плите! (Смотрит в кастрюлю). Эта была благословлена Папой [Римским]! Эту дали моей матери американцы! И все они пропали! Все! Они все теперь только дурацкие головы, катающиеся вокруг!
Уэлш: Ты не можешь стрелять в своего брата из-за неодушевлённых предметов, Вэлин! Отдай мне это ружьё немедленно.
Вэлин: Неодушевлённые предметы? Мои статуэтки святых? И ты называешь себя священником? Не удивительно, что ты предмет насмешек Католической Церкви Ирландии. А этого нелегко добиться, парень.
Уэлш: Теперь отдай мне его, я сказал. Ты собираешься убить свою собственную плоть и кровь.
Вэлин: Да, мою собственную плоть и кровь, а почему нет? Если ему позволено убивать свою собственную плоть и кровь и остаться безнаказанным, почему мне нельзя?
Уэлш: Ну о чём ты говоришь? Коулмэн выстрелил в вашего отца в результате несчастного случая, и ты прекрасно это знаешь.
Вэлин: Чёрта с два несчастного случая! Ты единственный идиот в Линнэне, который верит, что этот выстрел был несчастный случай. Разве не смеялся отец над причёской Коулмэна и разве Коулмэн не вскочил, не потянул его назад за волосы и не прострелил бедняге череп именно так как он обещал с восьмилетнего возраста и отец наступил на его Scalectrix, разломив его пополам…
КОУЛМЭН входит через наружную дверь.
Коулмэн: Однако я любил этот Scalectrix. Он светился в полумраке.
ВЭЛИН поворачивается и направляет ружьё на КОУЛМЭНА. УЭЛШ отступает со стоном, обхватив голову руками. КОУЛМЭН невозмутимо идёт к столу и садится.
Уэлш: Это не правда! Это не правда!
Коулмэн: Смотри, он побледнел как бумага…
Вэлин: Нет, ты заткнись! Не болтай после твоих грязных преступлений…
Уэлш: Скажи мне, что ты не застрелил твоего отца умышленно, Коулмэн. Пожалуйста, сейчас…
Вэлин: Это не о нашем отце, будь он не ладен! Это о моих статуэтках, чёрт бы тебя побрал!
Коулмэн: Видишь, какие у этого парня приоритеты?
Вэлин: Плавить статуэтки — это действие, направленное прямо против Бога!
Уэлш: Также как и стрелять в голову своего отца!
Вэлин: И регулятор газа был на максимальной отметке!
Уэлш: Скажи мне, Коулмэн, пожалуйста, скажи мне. Скажи мне, что ты не застрелил своего отца намеренно. О, скажи мне прямо сейчас…
Коулмэн: Да успокоишься ты, наконец? (Пауза). Конечно, я застрелил моего отца намеренно.
УЭЛШ начинает стонать опять.
Коулмэн: Я не собираюсь выслушивать ни от кого замечания. [Он сказал, что] мои волосы выглядят как волосы пьяного ребёнка. А я как раз только что причесал мои волосы, и они были в полном порядке! И я прекрасно знаю, что прострелить голову собственному отцу против Бога, но есть оскорбления, за которые нельзя прощать.
Вэлин: И варить статуэтки тем более против Бога, особенно если это статуэтки Святой Девы Марии.
Коулмэн: Это достаточно верно, трудно спорить, если у парня ружьё, и я скажу тебе ещё одну вещь, которая против Божьей воли, пока этот парень не влепил в меня пулю…(обращаясь к УЭЛШУ). Эй, стонота, ты слушаешь?
Уэлш: Я слушаю, я слушаю, я слушаю…
Коулмэн: Я скажу тебе ещё одну вещь, которая против Бога. Усадить своего брата в кресло, когда мозги его отца стекают по нему, и обещать сказать всем что это был несчастный случай…
Вэлин: Теперь заткнись, сволочь…
Коулмэн: Если я подпишу, что я отказываюсь в его пользу от всего, что мой отец оставил мне в своём завещании…
Уэлш: Нет…нет… нет…
Коулмэн: Его дом и его землю, и его столы и его кресла и его сбережения чтобы транжирить их по мелочам на дерьмовые плиты, чтобы мучить ими меня, мерзавец…
